Почти вся моя семья состоит из докторов. Даже родился я где-то вроде калужской общаги для бедных студентов-медиков и любимыми моими погремушками, по слухам, были стетоскоп и чей-то удачно отрезанный аппендикс. С детских лет меня окружали иллюстрированные книги о том, как причинять людям боль и отрывать у них испортившиеся органы. Я чередовал их с Майн Ридом, Альфредом Шклярским и Жюлем Верном, и приключения на темных континентах удачно сплетались с целебным членовредительством. Мне хотелось спасать измученных цингой моряков и индейцев с застрявшими в бедрах стрелами — я воображал, как смотрю в их истерзанные страданиями загрубевшие лица и принимаюсь тут же делать им сложные операции на животах и отрезать гланды. Спасенные индейцы уходят, а я откладываю скальпель и обтираю тыльной стороной ладони лоб — чаще сам, но иногда дозволяю ассистентке, Светке Сисеевой из детского сада. Однажды мы с ней одномоментно описались во время дневного сна, и волшебное это совпадение дозволило мне увидеть голубой свет, текущий из светкиных глаз. Человек, с которым мы добились такой невиданной синхронности, казался достойным промакивать мою морду, покуда я завязываю пупки и прилаживаю на место кишечники.
Среди моих детских игрушек самое низкое место занимала Чича — это было носатое создание мятой наружности и мягкой внутренности. Длинная, худая, с пуговичными глазами, одетая в драный комбинезон, растрепанная и мутная — жизнь ее была сомнительна и тяжела, а это, как известно, прямая дорога к хроническим болезням. У Чичи отсутствовал кончик носа — какой-то негодяй (это был я) откусил его без видимых на то причин (в свое оправдание могу сказать, что до перехода в медицинские работники я увлекался в основном агуканьем и обкакиванием — напрасно ждать от людей с такими интересами прогрессивных затей). Видовая принадлежность Чичи лежала где-то между лисой и репой, и напротив моих благородных медведей и аккуратных неваляшек она смотрелась как туберкулезный алкоголик среди румяных номенклатурных работников. Однажды я понял, что ждать дальше невозможно — Чича уже потеряла нос, и промедление могло привести к новым утратам. Я взял отцовский скальпель и мамин маникюрный набор, взял нитки и иглы, взял еще какую-то научную дрянь. Чиче было диагностировано открытие грыжи и перитонит.
Я стянул с Чичи комбинезон, увидел тревогу в ее пуговичных глазах и посоветовал быть сильной и начал уже было вскрывать грудную клетку, как вспомнил вдруг о стерильности. Все прочтенные медицинские книги указывали, что хирургическое вмешательство требует строгого изничтожения окружающих бактерий. И осуществить этот целебный геноцид возможно лишь с помощью кипятка и спирта. Из надрезанного тела пациентки уже вываливался поролон, и кипячение Чичи могло повлечь за собой полную утрату всех ее внутренностей, что было скорее антонимом идеи исцеления. Поэтому я сбегал к маминой коробке с косметикой, взял невероятно редкие французские духи (каковые всегда полагал покрашенным спиртом) и выплеснул весь флакон на место разреза.
На дворе стояли голодные перестроечные годы, макароны, требуху и свиные когти раздавали по талонам, а мамин Шанель был страшным дефицитом, вывезенным примерно из побежденной нацистской Германии и расходовавшимся поочередно всеми женщинами семьи по капле за год. Но жизнь Чичи стоила дороже, чем мещанское устремление приятно пахнуть.
По завершению блестящей операции я попал под ремень репрессиий против талантливых врачей. И покуда заживала моя искалеченная попа, я вынужденно завершил карьеру хирурга и стал исследователем динозавров. Мама еще несколько лет натиралась Чичей, а затем завершился коммунизм, и французские духи стало возможно купить в любом киоске. Дальнейшая судьба моей пациентки теряется где-то на антресолях — Чича удобно жила там много лет, в результате чего местные тараканы стали приятно пахнуть сандалом и болгарской розой...
Недавно я был в парикмахерской и местная женщина спросила, следует ли маскировать мою залысину. Производственный этот вопрос вызвал во мне смятение чувств: какую лысину, стригучая тетка, что ты несешь, я страшно еще молодой, я только-только описался совместно со Светкой Сисеевой и оперировал тряпичную лисицу. Причесочная дама еще чего-то там лепетала, а я мысленно стенал, и все внутри громыхало, и сердце выло тепловозом. Хотелось поехать скорее к маме, найти на антресолях Чичу, ужасно ее обнять и осмотреть швы — боже, ну вот почти вчера же я их сделал, как ловко заштопал черными нитками поперек впалой груди. Я решил, что сейчас вскочу и побегу. И буду бежать, и мне снова станет шесть лет, и вокруг все будет большое, и никогда я уже не уйду от Чичи и от динозавров.
Потом я немного поелозил в кресле и сказал: "Маскируйте лысину".