Несколько дней тому назад у меня случился праздничный день рождения, и мои красивые друзья и юные подружки от радости прилично насвинячились. Плодом их пылкой ко мне любви стали заполонившие нашу квартиру пустые бутылки. Сегодня утром я выкидывал всю эту осиротевшую тару в мусорный ящик и крепко оконфузился. В силу некоторых тайных обстоятельств к нашему жилищу прикреплена не стандартная кубическая мусорка с открытым верхом, но целый мусорный домик. У домика есть собственный электрический замок, крыша и дверь. Мусору в этом коммунальном домике уютно, но довольно тесно — каждые выходные управляющие помоешными делами люди отдыхают, баки переполняются и добавлять туда новый сор делается тяжело. Отстоявшая несколько дней в бутылках алкогольная вода забурела, смешалась в мусорных пакетах с останками праздничной еды и совместно обратилась в удивительно гадкую, дурно воняющую жижу. И когда я попытался зашвырнуть заполненные этой прокаженной сивухой мешки в единственный свободный уголок в самом верху мусорного домика, то залил себя с ног до головы.
Никакой возможности расчиститься у меня не существовало — в больнице хворает мама, и я должен был немедленно к ней ехать. Наряжен я был во всякую мешковину и дрянь, так что равнодушно махнул рукой на добавочную вонь и загрузился в такси. Помятый водитель с переломанным почему-то вдоль зубом смотрел на меня как на низкую форму жизни. Через полторы минуты он широко открыл окно.
Безжалостный закон всемирного страдания требует, чтоб в день, когда ты облился ужасной коклюшной жижей, ты начал вдруг сталкиваться со своими давними приятелями и друзьями. Мне и без того всегда больно встречать людей на улице — я страшно вдруг теряюсь, начинаю лепетать глупости и подергиваться. То есть, создавать случайно ощущение того, что я какой-то глубоко неприятный сморчок. А сегодня я еще и вонял как скарлатина. В общем, проведав маму и вызвав некоторый скандал в заполненный людьми палате (сперва все подумали, что померла и испортилась лежавшая в углу старушка, но она зашевелилась, и мое прикрытие рухнуло), я направился домой и повстречал вдруг старинную приятельницу Ольгу Линдт. Мы не виделись множество лет, и, обнаружив меня, Оля обрадовалась и тут же стала обниматься.
Необходимо заметить, что Ольга Линдт фотографирует людей и на почве этого сделалась невероятной богачкой. Одета она была в чудесное пальто с торчащими в различные стороны света воздушными шарфами и какой-то там еще изящной платиной с алмазами, лицо ее (как и обычно) имело приятную дворянскую утонченность. А я изначально смятый и всклокоченный еще и смердел как дрянь, и был, конечно, как разложившийся рабочий и крестьянин. Протекающие мимо люди, видя как я хватаю руками всю эту красоту, полагали, что начинается классовая борьба и раскулачивание.
Как-то раз я шел по улице и нашел в толпе своего приятеля. Чтобы он меня не заметил, я спрятался за фонарь. Я сейчас объект довольно пухлый и пузо осталось вне защиты столба — хорошо, что приятель был довольно поверхностным и по выпирающему животу меня не опознал. То есть, вы понимаете, как тяжела для меня встреча с человеком. Пропитка гнилостным настоем никак не добавила мне уверенности, а наоборот в комплекте с доброй радостью и объятиями едва не стоили мне целостности миокарда. Поэтому я ошалело говорил про то, как я в прошедшем году страдал от панкреатита и еще про какую-то научную дрянь. И вежливая Ольга Линдт меня дослушала и из жалости еще раз напоследок обняла. И упорхнула хрупким снегирем, а я пополз дальше тротуарной крысой.
Братцы добрые и Ольга Линдт, если у вас есть предубеждения против вонючих людей и вам с ними неинтересно дружить, то обождите и смилостивитесь! Я иногда бываю не вонючим и пахну одеколонами, а в домашних условиях ощущаю себя более полноценной структурой и лопочу гораздо меньше.
Если мы повстречались на улице, и я чего-то трясусь и болтаю ахинею, это значит, что я вас страшно уважаю и люблю и из-за этого стесняюсь. Не нужно писать взволнованно моей домашней Орлеане вопросов о том, куда же высылать деньги на излечение моей идиотии, я завсегда такой, просто иногда еще и облимшийся помоешной водой.